…В квартире светло и чисто. Широко распахнуты окна,
свежий воздух. Кажется, только что вымыты полы. Замечаю тряпочку
размером с носовой платок на полу и старушка, перехватив мой взгляд,
как-то смущенно улыбается: «А это и есть половая тряпка… Знаете,
я ведь пол мою в три приема. Сразу и не вымоешь, сил не хватит.
Вот набираю в кастрюльку воды, и с мылом, по «кусочку» в день…
Так за неделю всю квартиру и вымою…».
Она вздыхает и проводит на кухню, где, как, наверное, только у
нас и принято говорить с гостями, и где почему-то разговор сразу
завязывается, даже без угощения.
Евдокия Андреевна, конечно же, предложила это нехитрое угощение
– варенье из лепестков роз (сама насобирала). Но от чая пришлось
отказаться…
Она все замечает. И, снова перехватив мой взгляд на образцовый порядок
в кухне, поняла значение этого взгляда.
Образцовый порядок заключался в том, что все здесь было действительно
чисто. Но настолько чисто и убрано, что создавалось ощущение, будто
в этой квартире давно никто не живет.
— А что вы хотите! – воскликнула она. – Дети разлетелись. Самой поесть
– и стакана молока хватит… — кивнула она куда-то в сторону. В этот
миг нельзя было не заметить, что маленький холодильник на кухне –
пуст. Дверца его приоткрыта, как и положено, когда его размораживают.
Разве что, совсем нетрудно было догадаться: последний раз его размораживали
лет этак «надцать» назад…
— Нет он рабочий! – снова перехватив мой взгляд воскликнула Евдокия
Андреевна, увидев, что я разглядываю содержимое холодильника: какие-то
вещи, бумаги… — Просто класть туда нечего… — И она вздохнула с виноватой
улыбкой, как будто в том, что туда нечего класть, она сама же и виновата…
Дети разлетелись… Автор этих строк, собственно, поэтому и пришел
к ней. По подсказке людей, по тем обрывистым разговорам, которые
происходили у нас во время заседания комиссии горисполкома, определявшей
тех, кому по адресной социальной помощи в этом году устанавливают
индивидуальное отопление за счет городской казны.
Волновал единственный вопрос: «отцы и дети». Как помогают дети своим
родителям, которые уже давно ушли на заслуженный отдых, у кого ничтожная
пенсия, кто не по своей воле оказался в стесненных обстоятельствах,
и кому помогает сегодня местная власть, государство. Помогает, потому
что не помогают родные дети.
Да, вопрос надо формулировать именно так: «Как не помогают дети…».
Нет! Она не грешит на них, и не жалуется. Суетливо достает фотографии.
Вот недавно прислали. На фото — сын с внучкой, то есть, со своей
дочерью. Только, вот, в прошлом году закончили строить новый дом.
Хозяйство у них, машина. На все, про все – большие расходы, поэтому
навещают редко… Последний раз были шесть лет тому назад…
— Деньгами-то помогают? – задаю вопрос, на который, кажется, уже
знаю ответ.
— Да что вы! – она замахала руками. – Разве вы не знаете, какие сейчас
цены, расходы! Они же строились, да и дом большой, все покупать надо…
Слава Богу, хоть живут не бедно, уже счастье…
Она это искренне говорит. Искренне, потому что материнское чувство
благодарности не ищет. Для нее счастье – в счастье ее детей, в их
благополучии и достатке. И когда она выпивает свой стакан молока
с хлебом, ей и в голову не придет, что сын мог бы добавить к этому
кусочку хлеба хотя бы кусочек масла, — ни его дом, ни его машина,
ни, тем более, его обеспеченная и крепко стоящая на ногах семья нисколько
от этого не пострадали бы.
— И что за шесть лет ни разу?.. – я настаиваю, и она смущается.
— Да зачем?!.
Святая простота! Она, вдруг, взахлеб стала рассказывать мне, как
в тот приезд, шесть лет назад, сын привез с собой гору продуктов,
даже красную икру, вкус которой забыла с конца пятидесятых годов,
когда ее еще из бочек продавали по четыре рубля за килограмм.
…Нас понесло вспоминать старое, и Евдокия Андреевна стала охотно
рассказывать о тех годах, как растила двоих сыновей, как приходилось,
порой, в самом необходимом отказывать себе ради детей. С улыбкой
рассказывала, как горько плакал Виталик (тот старший, у которого
и дом, и машина), когда не обещала ему с получки купить килограмм
заветной халвы, и как она, уступая его слезам, покупала этот килограмм.
Мы говорили о том времени, кажется, и с грустью, и с ностальгией.
Только вольно или невольно в этом разговоре присутствовал сегодняшний
день, холодильник, которым давно (вот уже годы, а не день-два) нет
нужды пользоваться, и старший сын, забывший свою мать с той же легкостью,
с какой он когда-то утирал слезы, получив заветный килограмм халвы…
Я не «давил», она не жаловалось. Но что-то гнетущее и невысказанное
висело в воздухе, ощущалось за словами, угадывалось в дрожании пальцев
ее рук, листавших альбом с пожелтевшими фотографиями. Она долго,
очень долго рассказывала мне о Виталике. И как он был талантлив в
детстве, и как легко закончил школу, поступил в институт. Она с умилением
вспоминала о том, как он стеснялся ее, когда она приезжала к нему
в институт, словно «мешочница», навьюченная продуктами, как он забирал
их, прося не приходить в общежитие, а договаривался встречаться где-нибудь
на вокзале или в парке. И она это понимала, она и сейчас оправдывает
его за это, ведь он учился в среде образованных, интеллигентных людей,
а кто она им? Простая рабочая «лошадка», которая только тем и счастлива,
что вывела ребенка в люди…
В люди ли?.. Мы так привыкли к этому выражению, что иногда вкладываем
в него смысл, с ним совершенно несовместимый. У меня язык не повернется
назвать человеком существо, способное забыть собственную мать, способное
заботиться только о себе. Но для Евдокии Андреевны это решительно
не имеет никакого значения, — родная кровинка! И она счастлива, что
всю жизнь положила на него и на младшего Ванюшу, который, уехав на
Крайний Север, перестал писать и давать о себе знать вот уже пятнадцать
лет кряду. И Евдокия Андреевна страдает от этого, хотя от старшего
сына знает, что и у Ванюшки все в полном порядке. Ну, что тут поделать,
такой он уродился, никогда не любил писать, и к наукам был не горазд.
Стал работягой, получил хорошую профессию, вот и подался на заработки…
Она снова так восторженно рассказывала о своих детях, снова так ярко
вспоминала приезд старшего сына в Рени, что даже не заметила подвоха
в самом рассказе об этом. Сын, которому было уже за пятьдесят, приехал
к матери, чтобы… Чтобы составить и оформить ее завещание на недвижимую
собственность, на квартиру…
— А что?! Пусть и для внучки будет подарок!..
Я не сказал Евдокии Андреевне, что подарков от умерших не бывает,
а наследства детей иногда и лишают, — для нее это было бы и обидно,
и грустно, и пришлось бы признаться самой себе, что, принеся себя
в жертву детям, она так и осталась навсегда одинокой, а дети этой
жертвы и не поняли, и не приняли, и не оценили.
Впрочем, оценка ей не нужна. Ей нужны ее дети, в которых не чувствовать
потребности она не может, но и получать ответного теплого чувства
не приходится. Остается жить прошлым, жить воспоминаниями, листать
альбом и тетрадки, исписанные еще детским почерком, которые она почему-то,
не отдавая себе отчета, сохраняла и прятала глубоко в старые чемоданы.
Их много этих тетрадей, и она перечитывает их с сочинениями «Как
я провел лето», «Моя мама», «Кем я хочу стать?» и так далее.
Это чтение возвращает ее к давно ушедшим годам, отвлекает от грустных
мыслей, которые, конечно же, посещают, и посещают настойчиво. Но
о плохом не хочется думать, потому что настанет завтрашний день и,
наверное, все изменится, просто не пришло время…
А оно почему-то не приходит и не приходит. И всякий раз пожилой человек
засыпает с надеждой на завтра, которое уже никогда не наступит таким,
каким бы его хотелось увидеть…
Кто в этом виноват? Ответ на этот вопрос наверняка знает каждый.
Но у каждого этот ответ может быть разным, хотя истина сформулирована
за две тысячи лет до нас, — жертвой Христа и заповедью возлюбить
ближнего, как себя самого.
Воображение с легкостью рисует мне старшего сына, идущего со всей
семьей в церковь во дни церковных празднеств, кажется, искренне молящегося
и осеняющего себя крестом. Помнит ли он в эту минуту о матери, для
которой, оказывается, вполне достаточно стакана молока с хлебом,
чтобы не утруждать свой желудок пищей и не думать о том, как было
бы замечательно съесть кусок мяса!..
Она, конечно, не останется и без вкусного пирога, и без кусочка мяса.
То соседи угостят, то пригласят в гости на какое-нибудь торжество,
то городская власть поможет… А там, глядишь, еще лет через шесть
нагрянет в гости старший сын и навезет кучу продуктов, которых (как
жаль!) на последующие шесть лет не хватит…
Это так, мысли вслух… Ведь ни автор этих строк, ни мы с вами не знаем,
какими думами наполняется голова пожилого человека, в пустой квартире,
остающегося наедине с самим собой… Какими чувствами наполняются его
душа и сердце, когда очередной день клонится к закату и дрожащие
пальцы старушки закрывают альбом с пожелтевшими фотографиями, как
книгу жизни, которая так прекрасно начиналась, и так завершается?!.
Самое страшное, когда ты ничем не можешь помочь.
…Все-таки ваш покорный слуга умудрился выпросить у собеседницы телефон
старшего сына. Все-таки ваш покорный слуга решился ему позвонить
и задать один-единственный вопрос, что он думает об одиночестве матери
и почему не помогает.
Вполне интеллигентный мужчина вполне интеллигентно задал мне встречный
вопрос:
— А разве ей чего-то не хватает?..
Я положил трубку.
Лев Василишин
От редакции. Вымышленное здесь только имя, но не события и факты.
Мы рассказали о ее судьбе по просьбе людей, которые хорошо знают
Евдокию Андреевну и, чем могут, помогают ей. Эта судьба, может быть,
и нетипична, но, к сожалению, не является исключительной.